Я, Мауро Созерцающий, свидетельствую.
Давно, в пору моей юности, я считал само собой разумеющимся что мир таков, каким я его вижу. Покоряясь или противясь судьбе, мы были вольны жить и делать то что хотели. Мы считали, что эти желания – истинно наши желания. Даже сейчас, по прошествии многих лет, эта картина настолько проста, чарующа и желанна, что хочется вернуться в нее и забыть о своем предназначении. Для чего нам стремиться к истине? Тогда не возникало таких вопросов о нужности истин, и не надо было задумываться над тем, что истину нужно будет принять, когда узнаешь о ней.
Как и все, кто появляется на этой планете не случайно, я искал свое предназначение. Считается общепринятым, что предназначение – это созидание. На свою пользу, или пользу своих друзей или тех кого любишь. Со временем я понял, что предназначение может быть другим. Искать уязвимые места, взламывать невидимые двери, действовать коварной силой – это опасные навыки, которые требуют от меня умения сдерживаться. Сдерживаться от соблазна опробовать их на тех, кто рядом – конечно, с благими – намерениями. Так было до тех пор, пока я не повстречал первого дракона.
Драконов не существует – это простая истина. Она всегда приходит к тем, кто ищет простых истин. Эта истина, созданная драконами, как и много других созданных ими вещей – первая и главная их защита. Нельзя воевать с тем, что не существует. Трудно принять то, что не должно существовать. Так мы смотрим на безмятежную картину, которая дышит ощущением счастья и покоя – девушка в высокой башне, в мягком голубом платье смотрит на дорогу. Колосятся травы, в воздухе дымка. По дороге бредет усталый монах. Сейчас он дойдет до замка, омоется, прочитает молитву, и его пригласят на ужин. За ужином монах расскажет много диковинных историй, о которых можно слушать с придыханием, и выбрав момент – задать вопрос, который поймет только он, и никто больше. Он должен обязательно понять. Ведь он тоже когда-то был таким как мы…
В этой картине с холмами, заходящим солнцем, монахом и девушкой все хорошо прилажено друг к другу. Но холст сразу разваливается на куски, если знать о том, что на нем – дракон. Холмы становятся ненадежными, трава – слишком низкой. Тот ли монах, за кого он себя выдает? Лукавые речи остаются в памяти надолго, и после ужина наступит смятение души. Или девушка в высокой башне – ждет ли она кого-нибудь, или уже проводила навсегда, и отчаянье сердца скрыто под маской длинных ресниц.
Ведунья была молода, но у нее уже многое получалось. Некоторые из ее методов я назвал бы рискованными. Я рассматривал ее – и своего – первого дракона. Что-то пошло не так, и уже было неважно как она его получила. Прошло слишком много времени, и надежда истекала из нее капля за каплей, напитывая дракона. Он никуда не торопился: ведь медленные, неторопливые капли отчаянья – самые сладкие. Сил на борьбу оставалась слишком мало. Делая очередную попытку, ведунья ощущала себя на склоне крутого обрыва, когда вместо того чтобы подняться ты теряешь опору и сползаешь вниз, пытаясь снова закрепиться среди корявых деревьев и жухлой травы на склоне, но уже ниже, гораздо ниже. И вниз, в бездну, летят сорвавшиеся камешки – летят долго и протяжно, и не слышно от них ответа.
Медленно пропадая, ощущая и осознавая, что пропадает, ведунья ждала конца. Это был мой самый первый опыт, и сейчас, думаю о том, насколько я был незащищен, меня пробирает прохладная дрожь. Ну что же, одна из тех эмоций, которая осталась мне доступной – я принимаю этот холод, который будит во мне это воспоминание. Только зыбкая, несуществующая зеленая ткань воспоминания прикрывала меня, когда я нанес ему первый удар.
Зеленый цвет я любил с детства. Проходя мимо лавок, в которых были выставлены зеленые стеклянные бокалы и кувшины, я задерживался и мог часами завороженно смотреть на них. Тогда казалось – далеко в глубине откроется старая дверь, и я войду туда, где меня уже давно ждут и расскажут, почему я здесь. Но дверь так и не появлялась, и я уходил, едва освобождаясь от притяжения зеленых кубков и таинственных бутылочек. Зеленая ткань воспоминаний появилась в Запрещенную Эпоху, когда я путешествовал между городами. Не опасаясь насмешек, я снова упомяну про большие серебряные птицы, на которых можно было домчаться от одного места до другого. Я знаю, что мне скажут – что птицы летят куда хотят, по своему желанию. Но серебряные птицы летали всегда только по одним и тем же воздушным дорогам. В том месте, где серебряные птицы встречаются друг с другом, чтобы обменяться своими попутчиками – я встретил Странницу.
Зал медленно пустел, я сидел. Спешить мне было незачем. Я рассматривал людей, которые торопились в полет и предавался собственным размышлениям, зная, что на меня никто не обращает внимания. Однако, это было не совсем так. Когда зал опустел, я увидел девушку, спокойно сидящую в кресле. Странница была одета в этот самый цвет, и у меня снова возникло ощущение, как будто я смотрю на старую дверь сквозь стеклянную витрину.
Странница знала, что я здесь. Я знал, что здесь она. Больше ничего не надо было говорить, и мы пошли к выходу за остальными. Мы были и вместе и порознь одновременно только на время полета. Только потому, что после этого полета мне надо было уходить, а ее ждал следующий. Она поняла это сразу, когда в коридоре, идя навстречу друг другу, я держал свои вещи, а она – нет. Когда точно знаешь, что это – в последний раз, можно не стесняться. Можно идти друг другу навстречу и улыбаться. И можно заключить друг с другом тайный Уговор – встречаясь и исчезая в прохладной тиши коридора, за это время – сделать все сразу из того, чего никогда не будет – встречи на скамейке под ивой у пруда, долгожданный первенец, спокойная, тихая старость и косые дожди за окном, провожающие в последний путь.
На память об Уговоре осталась эта зыбкая зеленая ткань, в которую была облачена Странница; схваченная обоюдным коротким – прощай. Впуская в себя дракона, а только так – впуская в себя, можно раскрыть и иссечь его, я думал – чего стоят наши святые идеи и практики, если Ведунья отправляется в бездну. Чего стоит мудрость, которую я конечно накоплю с годами, которая будет успокаивать меня в том, что потухшие глаза Ведуньи были неизбежностью и тайным смыслом мироздания. Я ощущал его слабые места и медленно убивал его. Чувствовал, как дракон хрипел, ослабляя свою схватку, как она набиралась сил и вставала на крыло. После этого я дал Ведунье возможность завершить остальное. Знаю теперь, что она с этим справилась.
Я, Мауро Созерцающий, свидетельствую. Такие как мы, должны жить вдали от людей. Одиночество – это высокая, очень высокая плата за свободу. И притом – мы слишком тревожны и внимательны. Это совсем не нужно для той жизни в холмах, когда тебя быть может ждут в высокой башне. Поэтому Мауро Созерцающего не будет на безмятежном холсте. Он будет бродить по городам и деревням, заглядывая в лавки с зелеными бутылочками. Может быть, старая дверь откроется ему. А может и нет – тогда это будет истина, которую тоже надо будет принять/
Leave a Reply